Российский антивоенный
журнал
АННА БЕРСЕНЕВА
(ТАТЬЯНА СОТНИКОВА)
МОЯ
ЛИТЕРАТУРНАЯ
ПРЕМИЯ
«ПРИВЕТ, ЭТО НАВАЛЬНЫЙ»
Книга Алексея Навального «Патриот» (2024) трагична в самом высоком, античном смысле этого слова. Ее главный герой и ее автор неразделимы по определению, и именно поэтому трагедия героя, читателю уже известная, заставляет плакать там, где юмор автора сверкает особенно ярко и должен был бы только смешить.
После гибели Алексея Навального в колонии Харп под Салехардом поэт Леонид Каганов написал: «Теперь далеко отсюда пустая стоит могила. Мы ждали, что будет чудо, а это оно и было. Оно говорило с нами, бесплатно дарило веру поступками и словами, иронией и примером».
Его автобиография позволяет понять, как это чудо появилось. Точнее, как оно проявилось сквозь обыденные, для миллионов людей одинаковые обстоятельства. Беспафосность, свойственная Алексею Навальному, не позволяет ему определять обстоятельства своей жизни и собственные в этих обстоятельствах поступки как уникальные. Но сама его ироничная оценка именно уникальными их и делает, начиная с первых, детских.
Вот он описывает, как взбунтовался против сильного — вымогателя денег, отравлявшего его школьное существование:
«И тут я совершил самый смелый поступок в своей жизни. Сейчас меня почти в каждом интервью спрашивают, не боюсь ли я и откуда черпаю смелость. Мне искренне кажется, что моя работа в последние пятнадцать лет особой смелости не требует (это скорее вопрос осознанного выбора) и уж точно не требует и одного процента той отваги, которая понадобилась мне тогда. Наверное, это чувство знакомо многим: от ярости, отчаяния и, как ни парадоксально, прежде всего от страха ты становишься способен на самые решительные и смелые поступки. Выкрикивая все известные мне ругательства, я несколько раз со всей силы ударил его в лицо. Примерно половина ударов достигла цели. От неожиданности он упал и в полном изумлении смотрел на меня, лёжа на спине, слегка прикрываясь руками, видимо, в ожидании, что я сейчас брошусь его топтать. Я в таком же шоке смотрел на него сверху. Вспышка ярости прошла, адреналин уходил, и с каждой миллисекундой я всё больше чувствовал себя знаменитым котом Шрёдингера: то ли Кран сейчас встанет, и я буду мёртв, то ли нет. Так я постиг жизненное правило: совершить смелый поступок легче, чем иметь дело с его последствиями. И я убежал».
Герою кажется, то же самое и сделал, и понял бы каждый. Но читатель знает, что это совсем не так. И знает, что для поступка этого, по видимости обыкновенного, а главное, для вывода, который разум сделал после действия, — требуется незаурядность.
Алексей Навальный умеет увидеть себя прошлого из своего настоящего и имеет силу дать себе прошлому самую резкую оценку. Это происходит даже когда он просто пишет, как понял, насколько невыносим был для своих школьных учителей — самоуверенный мальчишка с острым языком, вступающий в спор по любому поводу. О том, что в зрелые годы это качество, соединившись со взрослым пониманием жизни и со врожденным бесстрашием, не позволило ему проходить мимо самодовольной подлости, — читатель пусть догадается самостоятельно.
Алексей Навальный прошел, кажется, через все пылкие обольщения своего времени, и в книге он не стесняется в этом признаваться. И в том, как в студенческие годы гордился, что входит в компанию крутых парней, у одного из которых был «гелендваген» с «непроверяйкой» для ГАИ, и в других случаях сходного позерства. И в том, как был уверен, что противостоящий Ельцину парламент надо просто разогнать, никакого вреда для демократии от этого не случится.
Как каждый человек, живущий со страстью, он со страстью же и заблуждался. Но, в отличие от людей ограниченных, умел свои заблуждения преодолевать, умел думать, сопоставлять, выстраивать причинно-следственные связи. Много лет спустя он скажет, отвечая на вопрос Бориса Акунина о том, что его больше всего огорчает: «Нежелание многих людей думать, непонимание элементарных причинно-следственных связей. Каждый раз, когда мне говорят что-то вроде: «На мою жизнь коррупция не влияет» или «Эти-то хоть наворовались, а новые придут и заново воровать начнут», я думаю: как так вышло, что сотни миллионов лет эволюции дали этому человеку удивительнейший мозг, а он им не пользуется?».
Алексей Навальный своим мозгом пользовался в полной мере, уж это точно. И развитие его разума происходило постоянно. Это его качество — ярко выраженную способность к развитию — характеризует один, может быть, не главный, но выразительный штрих. Особенно выразительный с учетом того, что он всегда был страстным читателем — на вопрос Акунина же о самой важной из прочитанных книг ответил: «Приключения Гекльберри Финна». Прочитав ее лет в 10 или 11, я понял, что книги бывают не только скучные и полезные, но и такие, от которых невозможно оторваться, и смеешься на каждой странице. И начал читать. Мне всегда очень жаль людей, которые не читают книг, — скорее всего, им в детстве не повезло, и в руки не попала правильная», — и добавил еще: «А сильнее всего действует литература. Ведь она действует через твое собственное воображение. Что может быть сильнее этого?». Так вот, в дневниковой записи о том, как после ареста в январе 2021 года взял в тюремной библиотеке что было — «Пышку» Мопассана, Алексей Навальный замечает: «Она не произвела на меня ни малейшего впечатления, когда читал в первый раз, а сейчас я просто подавлен ее крутизной». Такие мимолетные замечания свидетельствуют не об одних только мыслительных способностях, а о гораздо большем — о возрастающей глубине понимания жизни, в которой подлинное равно может являться и в сложных, и в простых формах.
Эта книга построена таким образом, что автобиография, которую Алексей Навальный начал во время своей реабилитации в Германии после отравления и не успел дописать до пыточных условий российского заключения, — дополняется его тюремными дневниками. И в дневниках незаурядность его личности просто ошеломляюще очевидна. Это вам не хроники императора Николая II, день за днем перечисляющего, что он ел и сколько застрелил ворон. В своих тюремных записях Навальный фиксирует повседневные подробности — странно было бы обходиться без таковых, — но при этом в них дышит ум и искрится юмор. И от условий, в которых находится автор, эти его черты не зависят.
В его книге много смешного. Как ради эффективной политической деятельности осваивал тикток («когда я его листаю, мне иногда становится стыдно вообще за все человечество»), очень смешно рассказывает. И блестящим маркетологом мог бы стать — это прямо следует из описания его последнего немецкого утра перед возвращением в Россию после отравления: «Темно, я гляжу в потолок. Мой живот услужливо напоминает: «Да-да, Алексей, сегодня особенный день». Американцы называют это ощущение «бабочками в животе» — по крайней мере, так всегда говорят герои и героини голливудских фильмов в ответственные моменты. Несколько секунд лежу и думаю, кому же пришло в голову это дурацкое чувство беспокойного ожидания, живущее в животе, назвать «бабочками». У меня такое бывает накануне больших публичных выступлений, митингов, приговоров и так далее. Я знаю, что это пройдёт в тот момент, когда всё начнётся, но пока они летают. В конце концов я решаю, что «бабочек» придумали американские маркетологи, вроде тех, что каждый год изобретают новые праздники, на которые надо дарить подарки. Правда, непонятно, какой в этом экономический смысл. Может, они продавали лекарство под слоганом: «Нежно успокоим бабочек, летающих в вашем животе»? Поезд мыслей — мой любимый вид транспорта — моментально довозит меня до следующей станции: «Если бы я был маркетологом, какой праздник я бы придумал, чтобы заставить людей тратить деньги на ненужные покупки?». На ум, конечно, сразу приходит День брата или День сестры. Нет, я могу лучше. Думай! Вот! Я бы запустил День лучшей подруги — Bestic Day! Толпы девушек носились бы по магазинам косметики, чтобы вручить подарки нескольким подругам со словами: «В этот день я думаю только о тебе, моя любимая подруженька». И будут носиться, никуда не денутся: социальное давление заставит. Пять лет промоушена — и отсутствие подарка в этот день будет означать, что тебя не считают лучшей подругой. А может, не День лучшей подруги, а просто День подруги? Это увеличивает охват. Нет. Слово «лучшей» будет воздействовать на людей и увеличит средний чек».
Да уж, политикой он занимался не от неспособности найти для себя более денежное занятие.
Он всегда казался везунчиком. Да и был им во многих ситуациях. Описанная им встреча с женщиной его жизни — когда он увидел ее в экскурсионном автобусе и в ту же минуту понял, что женится на ней, — прямое тому свидетельство. Но, давая читателю целую россыпь эпизодов, в которых его везение проявляется очень выразительно, автобиография Алексея Навального с огромной силой показывает гораздо более значимое явление: как незаурядный, яркий человек вырастает в национального лидера мирового масштаба. Как только это произошло, Путин его убил — диктаторы обладают инстинктивным, просто-таки звериным чутьем на таких людей. И когда говорят, что Путин боялся Алексея Навального — это не преувеличение. Путин имел все основания его бояться — в кругу порядочных и умных людей, которые, конечно же, есть среди российских оппозиционных политиков, не было и нет никого, кто мог бы стать национальным лидером, потому что родился им. У Гете есть понятие «врожденные заслуги». То есть те, которые даются рождением. Даже не происхождением — на что поработал прадед, вполне может заглохнуть в правнуке, — а вот именно рождением; способность к развитию входит в их число так же, как воля. Хотя в случае Алексея Навального и происхождением тоже — это стало очевидно, когда весь мир следил за тем, как его мама требует, чтобы преступники отдали ей тело убитого ими сына.
Не утихают споры о том, правильным или неправильным было возвращение Алексея Навального в Россию после отравления. В политическом смысле — и тактическом, и стратегическом — безусловно, это было ошибкой. Протесты? Диктатор, который уже готовился ударить ракетами по украинским жилым домам и детским больницам, не остановился бы перед тем, чтобы разогнать хоть бы и огнеметами любое количество протестующих в городах порабощенной им страны, то есть момент для протестов уже был тогда в России упущен. И оставаться российским политическим лидером, будучи наглухо запертым в российской пыточной тюрьме без допуска даже адвокатов, — невозможно. И если бы случилось чудо и Навального удалось обменять на какого-нибудь любимого путинского киллера, то на свободе, а не в тюрьме не было бы цены его стратегическому мышлению, его способности организовывать людей и, передавая им свое бесстрашие, вести неожиданными путями к прорывным решениям, а не к мелким политическим сварам. В отличие от большинства его соотечественников, все мировые лидеры это понимали — так же, как вообще понимали, что он такое, — потому и добивались его освобождения.
Но с той минуты, когда Алексей Навальный понял, что живым из тюрьмы не выйдет, и сказал жене, что им лучше исходить в своих планах именно из этого, — с той минуты произошло его последнее преображение, высказанное в последней же дневниковой записи, которую удалось вырвать из рук палачей:
«Являешься ли ты последователем религии, основатель которой принёс себя в жертву людям, расплачиваясь за их грехи? Веришь ли в бессмертие души и прочие классные штуки? Если честный ответ — «да», то чего тогда переживать-то? Зачем по сто раз бубнить себе под нос, читая толстенную книгу, лежащую в твоей тумбочке: «Не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своём»? Моя какая задача? Искать Царства Божия и правды его, а обо всём остальном позаботятся старик Иисус и его родственники. Они не дадут тебя в обиду и порешают все вопросики. Как говорят в этих местах: возьмут рамс на себя».
Алексей Навальный пишет, что стал верующим человеком, когда у него родилась дочь и он стал наблюдать, как она растет и развивается. Его вера не была догматичной. Он верил в Бога и науку и написал в автобиографии: «У меня в кабинете висит фотография Сольвеевского конгресса физиков. Если меня спросят: «Кто твои настоящие герои?» — я скажу: вот эти храбрые ботаники, которые совершили революцию и обеспечили прогресс всего человечества. Они так меня вдохновляют, что я каждому из своих детей повесил в комнату их фотографию». Между «золотым правилом» из Библии («Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними») и нравственным законом Канта («Поступай так, чтобы максима твоего поступка могла стать правилом всеобщего поведения») он выбирал Канта, потому что считал кантианский вариант ответственнее.
И он знал — не только верил, но именно знал, — что смерти нет. А поступки человека, бесстрашие и честность которого подкреплялись этим знанием, оцениваются совсем в других категориях, чем поступки обычных людей. Не говоря уже о том, что от их оценки вообще стоило бы воздержаться тем, кто ничего кроме трусости своим жизненным поведением не продемонстрировали.
Заслуживала ли Россия такого лидера, как Алексей Навальный? Если исходить из раздражающего многих жестокого, но справедливого тезиса, что народ заслуживает своих правителей, то очевидно, что Навального она не заслуживала. Иначе привела бы его к власти. А она его убила — равнодушием своей инертной массы в первую очередь и не стихающими даже после его смерти завистливыми упреками своих диванных интеллектуалов — тоже не в последнюю. И слишком много тех, кто ждали, что будет чудо, но поздно поняли, что это оно и было. И еще больше тех, кто не поняли этого до сих пор и не поймут никогда, потому что посредственность одна им по плечу и не странна.
Это горькая правда. Но гораздо более масштабная, просто необозримая правда выражена в первой главе его книги — в той, где Алексей Навальный описывает, как после отравления умирал в самолете:
«Ещё успеваю подумать: всё про смерть врут. Ни прожитая жизнь передо мной не пронеслась, ни лица родных не появились, ни ангелов, ни ослепительного света. Умираю, глядя в стену. Голоса становятся неразборчивыми, и последнее, что я слышу, — повторяющийся женский крик: «Мужчина, не отключайтесь, мужчина, не отключайтесь!» Потом я умер.
Спойлер: на самом деле нет».